Ночь забралась в окно, тихая, безмятежная. Своими мохнатыми лапами она стерла границу дня и разлилась в чувственном озере тишины. Стало волшебно и хорошо. Почуяв простор и свободу, как добрая лохматая собака, она запрыгала и пробежала по самым потаенным уголкам детской комнаты. Носом ткнулась в ковер и мягко порылась в пушистых травинах, выискивая лакомые кусочки и на всем оставляя темный след. Она была счастлива, когда попадала сюда. Первым в улыбчивой пасти исчез завалившийся паровозик. Он оставил свой бесконечный путь, сдавшись напору усталости. Оставшись в темноте, он предался волнительной мечте. Он грезил, что завтра снова, как утро ворвется в постель, едва проснувшаяся рука его наперво подымет и пустит в который раз пересчитывать уложенные кругом на его пути карандаши. Они были легкой преградой, куда сложнее было справиться с разноцветными обломками пирамидки. Они колко цеплялись в колеса. И тут даже тревожный надрывный стрекот пружины, ничем не способен помочь. Оставалась надежда на то, что веселый смех, из-под досадных колесных потуг уберет кусачие ломти солдатских прикрытий.
Он стоял до последнего и раздумывал о неминуемом. Томная собачья ухмылка, пытливым охотником, пролетела над котелком, едва скользнув по надкусанной голове. Вообще-то он никогда не сдавался, всегда был впереди и ничего не страшился. Сейчас он тоже не испугался, он был на посту. Его поставили охранять самый важный пост на тумбочке у изголовья. В любой момент могли подкрасться повсюду разбросанные маленькие оловянные солдаты. Хотя они были скучны. Их много, он был один. Маленький главнокомандующий его любил больше остальных. Как-никак дедов подарок! Ну и что, что у его винтовки сломан штык. Когда у командира зачешется зуб или захочется рассмотреть получше, что таится внутри паровоза, не до раздумий. Острие раз залезло в крохотную тесную паровозную трубу и, внезапно выпав из рук, ударилось о некстати подвернувшийся пол. Он не обиделся, столько раз видел блаженные белозубые улыбки, и готов был впредь воспринимать любые невзгоды с твердым стойким воодушевлением. С мечтой лишь об одном, как выстоять, а главное победить индейцев, скрывавшихся в надорванном картонном ящике под столом. Они громко улюлюкали и почти всегда спасались бегством.
Сколько ночь ни пыталась слизать, с каждым днем их становилось все больше и больше всякий раз разноцветней. Это остатки минутных вдохновений. Им очень нравилось рисовать. Когда солдаты, наконец, разгромлены, паровоз в очередном усталом забытьи, перестав жужжать слабеющей пружиной, заедет под кровать, наступает покой. Утомленное увлечение сменялось карандашами и яркими красками бесконечной фантазии. Ворох измятых бумаг теснился с края стола, и все время норовил упасть. В этой стопке вместился весь мир. Вы давно не были в зоопарке? Смотрите, какой милый тигр! Синий. А-а… это хвост виноват. Красный грифель зацепился за полоску на хвосте и не вовремя сломался. Конечно же, он сейчас прыгнет. Обязательно прыгнет. И спина у него за этим так изогнулась. Не пугайтесь, он добрый. А вот море! Да-а, самое настоящее! Того и гляди выплеснется. Его волны даже по столу разлились и до сих пор не высохли. Ничего, что размазанные и с ладошками, хотелось, чтоб взрослые не заметили синих луж… им не понять, что море живое… Рыбы тоже есть. Две. Только у желтой глаз волнительно дрогнул и больше кажется пузырем. И кит с фонтаном плывет, и корабль с трубой. Глядите, какой на палубе бравый капитан. Слышите? Он вам гудит! У-у!.. О, да вот и сам художник! Солнце сверху роняет отчаянные лучи, они врезаются в крохотную тучку с одной стороны и в крышу дома с другой. А эти красноперые полоски на столе остались вот, вот от этой радуги. Яркое настроение художника во всей красе расплескалось по картине. Какая дружная семья получилась. Вот папа с большой головой слегка наклонился. Чуть поодаль мама с лохматой прической, но такой милой теплой улыбкой, способной затмить парящую в небе солнечную радость. А посередине, взяв за руки обоих, шагает собственной персоной разноцветный художник, слегка поддерживая свою улыбку. Белая поверхность стола поддалась на уговоры ночи и скрыла вчерашний мир.
Шкафчик долго не хотел впадать в темные объятия. Он скучал, пыхтел, иногда даже тихонько поскрипывал, привлекая к себе. Он прижался к стене и хитро так своими зоркими металлическими глазками глядел в тишину, каждый раз удивляясь мягкой поступи лохматого существа. Он был надежным другом и умел хранить тайны. Раз ему даже доверили недоеденную котлету, спрятав ее в куче белья. После шоколадной конфеты она была такая противная и невкусная, а мамин голос такой строгий. Среди вороха одежды, где-то спрятались лисички. Они жили на рубашке. Днем они весело бегали по двору, прыгали в даль с качелей, с таким трудом залезли на дерево, там зацепились за вредную ветку, жалобно заверещали и порвались. Испугавшись, быстро, с широко открытыми глазами и тяжело дыша, помчались в дом, незаметно пробрались в комнату и залезли в самый темный угол, в надежде быть необнаруженными. Спят.
Прильнув к потолку, затаилась лампа. Голубая. Она была старая и ворчливая. У нее перегорел один глаз, и она злилась на всех, требуя вернуть себе краденый луч. Когда она злилась, то негромко чем-то стрекотала, будто кузнечик. Ее все равно никто не боялся, все привыкли к ее ворчанию. Но сейчас она уже задремала вверху и тихо во сне, позабыв все тревоги, улыбалась темной звездой с большими глазами. Ей снилось солнце. Маленькое и теплое. Юркая вереница самолетиков бесшумно летала вокруг ее каемки, суетливо облетая пушистых барашков из облаков. За полотнищем окна вдруг раздался сначала тревожный шорох, а затем и гул. Внезапно из-за гардины вихрем выскочил огненный заяц и мигом с грохотом пробежал по стенам. Зацепился хвостом за картину, порвал ухо о застывшую стрелку часов, отразился в хитрющем взоре шкафа, перепрыгнул воздушные дороги, испугался зеркала, вспрыгнул на кроватку и убежал прочь. Полуночный рокот машины утонул в ночном тумане. Испуганный пес принюхался, вальяжно выбрался из-под обоев и вновь растащил по углам свою лохматую темноту, вернув на место былую умиротворенность и волшебство.
Старая липа за окном тихим шепотом листьев напрашивалась в гости. Она пугливая. Она устала от ветра и боялась сломаться. Однажды на улице налетел сильный ветер. Испуганные глазки, вжавшись лобиком в стекло и настороженно замерев, слушали надрывные скрипы костеневших суставов, готовые сдаться любому порыву. Она устояла, убоявшись напугать маленького зрителя, ей хотелось поддержать его смелость. Когда все умолкло и остановилось, серая туча влетела на крыльях ветра и, неторопливо перейдя на цыпочках двор, обняла, пожалев, старое дерево целиком и обрушила на него редкие крупные прозрачные слезы, которые звонко стекали с зеленых сердечек…
И тут пришла она. Она легонько раздвинула штору и сквозь крохотную щелку посадила на стену дивного лунного жука. Он молчаливо, плотно прижавшись, сидел и слушал сны, изредка отвлекаясь на короткие игры с тенью от веточек. Он сидел и ждал. Он был усидчивый и очень серьезный в эти мгновения. Все ждал, пока сможет добраться до шкафа. Проходила половина ночи, а он все ждал. Он один знал тайну, и каждый раз делился ею со всеми. Наконец, когда ему уже совсем становилось невмоготу, когда его силы иссякали в борьбе с седой тучей, которая силилась согнать его с насиженного места, когда он готов был упасть от бессилия, он добирался до шкафа и, волнительно потоптавшись на месте и уже почти не веря в свое чудо, нырял в зеркальную гладь. Чуть коснувшись кромки стекла и растворившись в ней, он вдруг рассыпался фонтаном радужных бабочек, выпуская их в ночь. Они выпархивали из него исполненные радости и веселья, рассаживаясь на стены, потолок, застилали глаза скучному шкафу, более всего их расселось по кроватке, превратив ее в самый настоящий сказочный дворец, отчего все вокруг напомнило волшебную сказку и ожило.
Подушка проснулась, широко раскрыла глаза и очень удивилась, увидев вокруг столько летающих огненных цветов. Она тревожно испугалась и поспешила накрыться одеялом. Из маленькой теплой норки две крохотные мышки, приоткрыв рот и забывая мигать блестящими глазками, рассматривали чудесную круговерть. Они удивлялись, немного боялись, волнительно радовались и внимательно следили за каждым радужным цветком. Каждый из них переливался всеми цветами радуги и был сродни внутреннему миру маленького волшебника. Даже лохматая темнота, застыв в своем темном и страшном углу, с изумлением наблюдала феерическое представление света и лунной фантазии. Однако коварная стрелка часов тихо щелкнула, светляки, испугавшись ее шума, вдруг вспорхнули с насиженных мест и нырнули обратно в стеклянную гладь скучного шкафа.
P.S. загляни, пожалуйста, в тему моей подруги. Я думаю её слог и стиль тебя заинтересуют. Она, одна из немногих на форуме кто действительно понимает. ценит и создаёт Красоту!
Не ожидал... Польщен... :) Весьма и весьма...
Дает надежду, что не все так плохо :)))
Загляну, обязательно загляну!
Желаю, чтобы у тебя как можно дольше было прекрасное настроение!
СТАРИК
Скорая осенняя ночь безбрежно спускалась на город. Словно огромная косматая птица, она хватила его в цепкие лапы и мягко накрыла большими темными крылами, укутав тишиной. Город затих и привычно устроился в радушных объятиях. Где-то вдали еще виднелись рваные рыжие космы закатного солнца, испуганно резавшие тучи и цеплявшиеся за крыши в надежде задержаться хотя бы на миг. Искры фонарей боязливо таились в верхушках деревьев, скупо освещая трепетную листву и разбрасывая длинные всполохи по широкой улице. День заботливо нагрел асфальт, и теперь своим дыханием старательно согревал холодеющий воздух. Одинокие прохожие, постукивая каблуками, спешили укрыться по домам; редкие машины носились по ночным автострадам, распугивая ночную умиротворенность. Легкий ветерок, почувствовав себя полноправным хозяином просторов, резво гонял по пустынным дорогам редкие опавшие листья.
Припозднившийся троллейбус без всякой былой суеты объезжал притихшие улицы в поисках последних пассажиров. Водитель в очередной раз включил «поворотник» и быстро свернул к едва приметной в сумерках стеклянной остановке подобрать одинокого путника. Двери распахнулись, и внутрь тяжелой приземистой походкой вошел небольшого роста, худощавый, старичок. Своим простодушным и наивным внешним видом удивил бы любого горожанина, знаете, с него бы получился примечательный некрасовский портрет какого-нибудь деда Ненила, этим-то, наверное, он только и привлекал к себе случайные взгляды прохожих. Он приостановился и, робко углядев свободное место на последнем ряду, торопливо на полусогнутых ногах ринулся в уголок, укрывшись от немногих попутчиков за стеклом, словно боялся им чем-то помешать или, чего доброго, напрасно потревожить.
Выглядел он достаточно бодрым, хотя по виду ему, без всякого сомнения, дашь этак лет за восемьдесят не меньше. О его почтенном возрасте говорила округлая, совершенно седая бородка и видневшаяся из-под ношеного картуза такая же белая, старательно зачесанная, волнистая шевелюра. Глаза, хотя он и отводил их все время в сторону, выдавали в нем человека скромного, но в то же время добродушного и отзывчивого. В них по-прежнему с неистребимым молодецким задором горел огонек извечного стремления к жизни. Человек он и вправду незлобивый, вот и сейчас, разглядывая ночную пустоту сквозь окно, он едва приметно улыбался прозрачному отражению, и что-то тихонько по-стариковски нашептывал. Своему невидимому собеседнику он то слегка нахмурит брови в укоре, то, вдруг подобрев, наивно покажет улыбку, а через миг уже вновь сокрушенно покачает головой…
Одет он под стать своему характеру. Старенький, давно вышедший из моды серенький пиджачишка, аккуратно застегнутый на все пуговицы, ясно говорил о том, что ему частенько приходилось спасать своего хозяина от настырного холодного ветра и не раз бывать под разными дождями. От чего он сморщился и поистерся до того, что в некоторых местах проступала белесая материя. Из-под некогда фартового костюма проглядывала выцветшая рубаха синеватого тона, деленная большими белыми клетками. Крохотные пуговички сходились на лохматом с истертыми краями воротнике, плотно обнимавшем старика за смуглую шею. На ногах под сиденьем, стоя на носочках, прятались тяжелые, густо мазаные гуталином, матовые сапоги с заправленными в них штанинами. Он вжался в сидение, положил старомодный узелок на колени и обнял его крепкими костлявыми руками. Он ехал в ночь.
Через несколько минут троллейбус вновь остановился, и в приветливо распахнутые двери с шумом влетела ватага молодых людей. Их было четверо: трое парней и одна девушка. Они скоренько расселись по всему последнему ряду, совершенно прижав и так забившегося в угол старика. Вместо убаюкивающего гула мотора салон враз наполнился живым смехом и отчаянным спором, принесенным с улицы:
– Нет, Леха, ты не прав! – паренек медленно отрицательно помахал пальцем, – чтобы человеку быть счастливым, ему должны сопутствовать успех и удача. Если у него есть все, что он пожелает, тогда-то он и будет счастливым. И чтобы быстро, раз, два и готово! В лотерею выиграть, или найти, или получить… Эх, мне б миллион кто дал, и я стану самым счастливым человеком… Вот уж погулял бы!… А там хоть трава не расти, – он с сожалением добавил последнюю фразу и участливо уставился на молодого человека, сидевшего с противоположного угла.
Леха, не желая уступать в таком важном споре, уперся ладонями в колени и, вытянув шею в его сторону, возмутился:
– Да что твой миллион! Сегодня есть, завтра и след простыл. Ты же глупый! Ты его за два дня спустишь, а затем опять будешь кататься в институт на троллейбусе и питаться в столовке. Нет! Вот если бы ты его заработал, а потом разумно тратил! Вот тогда-то и был бы счастлив, когда бы был твердо уверен в своем будущем и знал, что навсегда обеспечен. Счастье, когда ты уверен в своем обеспеченном будущем и сможешь его предвидеть. Вот это я понимаю! А то миллион ему дай… Заработай! – Леха скривил ухмылку и, ударив ладонями по коленям, в горделивой уверенности своих слов откинулся назад.
– Мальчики, мальчики! – вмешалась девушка, она развела в стороны руки, успокоив шумных задир, – тише! А я думаю, что счастье – это просто такое состояние души, когда человек находится в полном согласии с самим собой и со всем окружающим миром. Счастье – это любовь в сердце, гармония в мыслях, свобода в действиях! Это вдохновение, полёт! Это желание обнять весь мир вокруг! Счастье – это свершение чуда, это исполнение заветных желаний или просто неожиданная маленькая радость. И… ещё раз свобода! Не надо ему денег, человеку всего лучше, когда он свободен!
Несостоявшийся миллионер весело засмеялся и тут же напрочь осудил ее высказывание:
– Ну да! Ха-ха! Голая, но счастливая… Посмотрел бы я на тебя через недельку твоего счастья… Посмотрите, вот наша гордая, свободная, счастливая Светланка ходит босая и голодная в поисках краюхи! Ха-ха… Не-ет, тогда уж лучше миллион… все хотя бы кусок счастья, да увижу…
Наконец, последний, до сих пор молчавший юноша, скромно поправил очки в тяжелой оправе, задумчиво потер висок, будто собирался с мыслями, и негромко, боясь за скорый разгром своей точки зрения, все-таки решился вступить в накалившийся спор: – Нет, Слава, я тоже соглашусь со Светой. Она права – свобода это немаловажное преимущество, ты, заимев свой миллион, в тот момент станешь его рабом, и будешь исполнять все его прихоти, позабыв о собственной душе. Ты перестанешь быть человеком. В смысле добрым человеком. Кособокое твое счастье. Имея большое количество денег, трудно остаться великодушным и ясно смотреть на вещи. К деньгам ведь привыкнуть надо и уметь ими правильно распорядится. Как Леша говорит, хотя бы и заработать, а не с неба за так получать. Я, например, за счастье с великодушной свободой, думаю, человек счастлив в бескорыстном служении другим…
– Бескорыстном! – откликнулся Алексей, – слова-то какие! да где ты своих бескорыстных видал-то! Одна видимость. Человек разве не ради себя это делает? Ему же в душе галочку нужно поставить. Смотрите – какой я хороший! Другие-то так не могут, куда им до меня! Что, разве не так? Ну, так же ведь!.. Так! Тогда уж лучше сразу честно им, глядя в глаза, признаваться. Раз я вам хорошее сделал, извольте и вы мне, а если и не вы, то вот вы, например… Я вам жизнь спас, а вы мне орден за это или хотя бы уважение! Я вам место в трамвае уступлю, а вы мне… И все, все так думают! Ха! Вот тебе и великодушие!
– Фу, какой ты! Неужели даже одного доброго человека в жизни не встречал? Нет, нет и нет! Не бывает такого! Есть добрые люди, конечно же есть, им прежде о других важно думать… – Светлана замолчала и задумчиво слегка поправила стоявшую на коленях сумочку, затем, засмущавшись, тихонько добавила, – только их мало… Мы в своей злобе и не сразу разглядим их в толпе, а они же где-то ходят, делают свои добрые дела и нисколько о них не жалеют… Вот ты, Слава, – она развернулась к собеседнику справа, – хоть рубль кинул бы нищему в шапку на улице из своего миллиона? А? Скажи!.. Да ни в жизнь! А ты, Леша, – он перевела взгляд в другую сторону, – неужели ты смог бы равнодушно пройти мимо умирающего человека только потому, что у него не нашлось лишней копейки для тебя?… Вряд ли… Не верю я в такое. Мне кажется, Андрей в чем-то прав… Нельзя, конечно, быть все время бескорыстным, не такой человек по натуре своей, но хотя бы пытаться, стремиться к этому…
Последний ряд внезапно притих и молча прислушивался к вновь ожившему мерному гулу мотора. Немного уставшие и виноватые взгляды всех четверых устремились вниз, выискивая в истоптанном тысячами ног полу оправдание собственным словам. Каждому из них личная точка зрения казалась как наиболее приемлемая и самая правильная. И ведь где-то по-своему каждый из них прав, и прав несомненно. Конечно же, когда у самого проблем нет и легко и радостно на душе, когда сердце само рвется в бой, горишь весь стремлением, тогда-то, может, и найдешь в себе силы другим помочь. Действительно, не может же несчастный человек сделать другого несчастного ни с того, ни с сего вдруг счастливым… Счастьем ведь намного легче делиться, когда у самого в избытке…
--->
Это сообщение отредактировал finestra - 05-10-2006 - 01:54
Слава первый вышел из нагнетенной задумчивости и, повиляв вихрастой головой, заметил позади себя притаившегося старичка, глядевшего в мелькающие потемки. Молодой человек повернул голову, открыл рот и замер с застывшей на губах фразой. Он немного смутился и поначалу застеснялся обратиться к незнакомому пожилому человеку с глупым вопросом, но, собравшись с мыслями, также неожиданно воспрянув духом, спросил смирного пассажира:
– Дед, а, дед, ты прожил долгую жизнь, вот скажи нам, есть в мире счастье? Видал ты его? А ты мы никак сойтись не можем…
Компания воспрянула от Славкиной находчивости и с искренним интересом впилась блестящими глазами на растерянного старичка. Не ожидая чужого внимания к своей скромной персоне, он натянул спину и в настороженно замер, будто прятался за невидимой стеной. Его испуганные глаза заметались по стеклу в поисках нужного слова, затвердевшими костлявыми пальцами он ухватился за узелок и тревожно затеребил краешек. Неожиданно старик состроил улыбку своему отражению, склонил голову набок и глухим голоском, сходящим на шепот, ответил:
– Долгую, да-а, долгую… и не припомню, годов мне сколько-то нынче будет… Он замолчал и, немного осмелев, взглянул на ребят. Те с заинтересованным видом прислушивались к его тихим стариковским словам. Разглядев вокруг искренние добродушные выражения лиц, его робость прошла, и он, выпустив мятый краешек узелка, безмятежно уперся на спинку сидения и отвернулся, устремив трепетный взгляд в холод стекла. Старичок волнующе, с чувством, чуть склоняя голову на каждом слове, глядя в свое отражение, то улыбнется ему, то укорительно пожурит, то нахмурит брови, то задумается… – А к сынку мому приехал, да-а, к Ванятке нашему приехал… отчего не счастье… Оградку ему справил. Добрую, да-а… Почитай с прошлого Лазаря-то не был. У-у, время как лети-ит. Соколом… Старый стал, нешто раньше… Не берет господь, видать, все не нужен Миколка-то ему. И когда же наш Вседержитель травину сорную сгребет в длани свои?…М-мм… Эх, рóдные вы мои, что нынче было, то все забыват голова старая-дырявая, теперича счастье одно мне: доехать до нашей Любятовки, да поклониться старухе моей на погосте, мол, видал Ванятку, поклон и ей передать. А как же! Сынку пятый десяток пошел как почивает. Забрала его окаянная смертушка-злобивая… А ныне какое мне счастье? Старику больно надоть. Прожил, и то счастье. Пустое все это…
Недавние спорщики притихли и жадно прислушивались к едва слышным речам, вылавливая всякое слово среди электрического гула. Старик замолчал. Задумавшись на несколько мгновений, он вдруг медленно протянул свою слабую руку к голове и стянул картуз. Его взгляд застыл камнем, седые волосы взлохматились и медленно оседали. Он легонько сжал шапку в кулаке и протер ею щеку, словно утирал невидимые сухие слезы. Затем укрыл ею узелок и полушепотом с горечью произнес:
– Было, ребятки, было у меня счастье. Давно, в войну еще. Столько лет прошло, а это все помню… как вчерась. Послушайте…
В августе сорок первого стояли мы под Псковом. Ох, и бил же нас фриц проклятый тогда, отступали наши-то и все под огнем, все бомбят нас, ну задали нам жару. Всю роту положили, в том бою пятеро нас осталось, мы и так уже, и этак, а немец прет и прет спасу нет. Ажно вся немечина к нам идет, того и гляди, раздавит, что места мокрого не сыщешь. Патронов нет, ничего нет. Впору руками одними да зубами вражину рвать. Гляжу, друг мой Петр Васильич упал, все – убит. Второй, третий… один остался. Вдруг как саданет меня в левый бок, а перед глазами все плывет, плывет в красном зареве, что серафим огненным крылом своим задел. Так и упал я в его жаркий охват. Только потом проснулся уже в темноте. Я огляделся, ан глядь, в разбомбленной церкви лежу аккурат за алтарем, а под головой у меня книжица пресвятая. Лежу на полу, а народу вокруг! Будто крестный ход идет. И все молчат, всё молчком, никто на тебя и глаза не кажет. Чувствую, бок мой стонет и стонет, огнем горит, спасу нет, как закричу: «Братцы, братцы, православные, водицы бы мне глоток, жжет нутро, силушки нет». Через времечко подбегает ко мне грязный солдатик с перевязанной головой и в пригоршне приносит где-то набранной в луже воды… пожалел меня, сердешный… а я жив остался… Дай бог памяти ему…
Старик остановил свой рассказ, собрал дрожащие пальцы, да тихо перекрестился и склонил голову… после короткого молчания вновь собрался и куда-то в пустоту стекла негромко продолжил:
– В плену оказался, немцы-то собрали нас с поля боя всяко битых и раненых, да в церквы и заперли. А потом погнал фашист нас грешных куда-то… Месяц али больше все в вагонах колесили, таскали нас по миру, пихали, били… а только раз погодя привезли нас и высадили ужо насовсем. Народу… страх. Везде шум, стон людской, псе лають, автоматы, по краям все проволока колючая, а за ней – не люди – всё демоны полосатые. Молчат. Стра-ашно так молчат. Глаза их, что иглы… и колют, ажно в сердце самое. И я к ним попал… заперли нас в бараке, а там, что у смерти за пазухой. Встать некуда, нешто прилечь. Рубаха к рубахе. Тыщи несметные и всё люд православный наш … Одной старухе с косой промеж нас раздол… Попал я в логово самого дьявола окаянного. Жив не жив, сам не знаю, только через месяц и сам стал аки демон: исхудал, ноги совсем не держат, руки не руки – былье… в глазах никак не свет, иглы бесовские. Ушла от меня жизнь, я ж тогда на смертушку стал молиться, да только, видать, не люб я ей, не по нраву… все сторонилась проклятая …
Летит время, бежит, а тут судьба не судьба, токмо волей самого черта попал опосля я на службу к истому дьяволу гауптштурмфюреру Крамеру. Был он главным по печам и газовым камерам в лагере. И надо ж злыдень этот пристроил меня истопником в аду своем, да все душами человеческими печи топил-то… Я и свою там сжег, не простит мне теперича господь греха мово-то… за надругание праха мертвого. Ох, не простит окаянному…
Раз иду, значит, с телегой смертной своей уродливой, а вдруг откуда-то до меня долетел запах, нет, не мой приторный жжено-душегубский, а такой родной, блаженный дух свежепеченого хлеба. Будто в аду грешникам караваи уже раздают. У меня пред очами ажно все расплылось от счастья такого. Три года, как есть, хлебной крошки во рту не держал, а тут! Запах! М-мм… Мне хотелось забрать этот весь дух у ветра, и кушать, его кушать родимого. Будто воздухом сыт станешь. А и вправду, во рту вкус появился, нежный, мягкий, а главное такой знакомый, что мать в детстве кулич пекла на стол. И чую, перестал замечать все проказы человечьи вокруг, я ж от хлебного духу совсем захмелел. Такая уж радость, голова кругом… Словно господь спустился с краюхой ко нам грешным, я упал на колени и ел, ел в ненасытной жажде своей… Смотрю из дома вышел немец пузатый, а на тарелке у него, что бы вы думали! Самые настоящие краюхи! и все так ровнехонько, тонко-тонко резаны, не впору нашим русским ломотям. Стою, как завороженный, глаз не смею отвесть. Эх, думаю, мне б оставить эту тарелку, я бы жизнь ее ел, как хлеба Христовы. Сам гляжу на посудину, а немец вылупил зенки-то на меня и смеется: «Рус, рус, хлеп, хлеп!». И надо же, хвала Вседержителю, этот толстяк выбирает из каравая один крохотный кусочек и бросает в мои пыльные ноги. Чувствую дрожь по ногам пробежала, застыли стервецы. Мне бы бегом, ан нет, стою, не могу ступить, все не верю, что мой! Мой хлеб! Ржаной! Мягкий… добрый. Очнулся я, подошел к краюхе, а взять боюсь, обжечься боюсь, от воздаяния господнего. Присел тихо опосля, положил корку на ладонь, а поверить не могу… Не верю счастью свому, слеза аж пробежала, да прямо в краюху. Гляжу, гляжу, да только диво тронуть боюсь, я же каждое зернышко в ней разглядел, каждую пылинку дорожную, закрою глаза, я вам сейчас без обману скажу, как выглядит тот ломотик. Радость-то какая! И день стал светлее, и немцы добрее, и смерть ушла, а я жить хочу! Мне же господь душу вернул…
Прижал мягко сверху костлявой ладонью подарок небесный, бросил я свой страшный груз у комендатуры и прытким ангелом бросился в душный барак. Влетел туда и как заору: «Братцы, родные мои, радость-то какая. Айда ко мне!». Раскрыл я ладони и положил на доски свое послание, каждый глядит, слово промолвить боится, лишь смотрим, смотрим, всякий глазами брюхо впрок набивает. Достал я тогда нитку и в полной немоте, поделили крохотный ломтик на сорок с лишком частей, чтоб всем поровну было, да не обидно.
А может, и спас всевышний-то сорок грешников своих… ангел может, каждому душу вернул. Каждый взял крохотушку и в радости своей хоть на миг, да забыл, что в аду с чертом бьется. Каждый в крошке своей, может, надежу благодатную узрел, я ж за то господу жизнью в долгу. Явите мне того, кто более счастлив, кому препала доля держать ту краюху в ладошке. Каждый Спасителя в ней обрял…
Ожили, через то мы, потом даже побег учинили. Осенью сорок четвертого бунт подняли, опрокинули вышку, да деру дали. Ох, и обозлился на нас немец за то. Семьдесят душ спаслось… да уцелели пятеро. Долго скитался, вышел, к своим попал, подлечился, окреп, да я ж потом и Берлин брал. Да-а, и мядаль есть! Эх, судьбина… – старик вдруг притих, вспоминая свои нелегкие будни войны, – и в аду истопником был… войну прошел… победу видел. Живой. Домой вернулся. Да только снова лукавый за мной, не угомонится никак: в сорок шестом за грехи мои адские врагом народа признали. Пятнадцать лет дали. Еще одиннадцать годов прожил демоном, а потом отпустили. Снова живой! А во рту все вкус той краюхи. Она же цельную жизнь мне слаще меда. Подарок-то господень! Значит, счастлив я. Хватил на мою долю счастья. Всю жизнь рядом с богом прожил…
Старик вдруг оставил рассказ, засуетился и нервно забегал глазами по темному окну, выглядывая ночные фонари:
– Сынки, а вокзал-то скоро ужо? Ай-ай, проехал… Ай, ты, господи… ужо на поезд свой запоздаю… ей-ей запоздаю… язык твой окаянный, нашел, чем хвастать…
Он вскочил на чуть осевшие ноги, ловко протиснулся из-за Славки и, зажав локтем свой деревенский узелок, начал спешно пристраивать картуз на седую голову. Троллейбус подъехал к остановке и раскрыл двери, старик суетливо засобирался, еще раз поправил картуз и медленно вышел в ночь…
Последний ряд, не шелохнувшись, сидел в застывшем молчаливом забытьи, вновь разглядывая истоптанный пол немигающим взглядом. Светлана после недолгого молчания обронила еле слышно в пустоту: – Счастье… счастье жизнь свою с богом в душе прожить…
Это сообщение отредактировал finestra - 10-02-2007 - 00:22
говорю, зря ничего не сказала...
Крупицы мнения составляют море опыта.... :)
Спасибо, что прочла )
Едва ступив за порог душного офиса, я сорвался и, тут же забыв обо всем на свете, в считанные секунды слетел по лестнице на первый этаж. Остановившись на миг у парадного входа, плечом подтолкнул тяжелую дверь, выбежал во двор и замер, погрузившись в белый ковер. Улица встретила тишиной и снегом. Вокруг стояла такая завораживающая безмятежность, что можно было слышать, как снежинки мягко ложатся на землю. Сердце бешено колотилось в такт одной единственной мысли: Свобода! Могу делать, что угодно! Хотелось парить над этим безмолвием и безмятежностью, хотелось быть такой же снежинкой, подхваченной легким порывом ветра и бесконечно летать в белой сумятице снегопада. Мягкими хлопьями снег падал на мое алевшее лицо, наполняя меня до краев вселенским спокойствием и природным величием. Его легкие прикосновения, казалось, пробудили во мне человека. Настоящего человека! Вместе с порывом ветра хотелось творить, созидать, зажигать свет надежды в людских сердцах, бежать и спасать обездоленных. Я – воплощение добра!…
Внезапно сзади раздался полный злобы упрек, разогнавший покой:
– Ну, что встал? Пройти дай!
Я очнулся и растерянно ступил в сторону, тихо стряхнул с головы снежный покров и утер мокрое лицо шапкой. Мимо меня проскочила пожилая женщина. В плену мечтаний я даже не услышал, как она вышла из подъезда. Она скорым шагом пробежалась по первозданному ковру, оставив на нем глубокие разворошенные следы, и скоро скрылась в далекой суматохе улицы, унеся с собой частичку моих переживаний… Я застегнул пальто, надел шапку и по следам женщины неторопливо отправился к ближайшей остановке, разглядывая по пути зимние наряды домов.
Стемнело. Город вперемешку со снегом рассыпался в огнях: яркие витрины радовали глаз прохожих на всякий лад ряжеными елками с веселыми огоньками. Проходя возле магазина детских игрушек, я обратил внимание на его оформление: на подоконнике изнутри была установлена композиция, которая живенько изображала библейскую сценку рождения Христа. Остановившись на миг, я принялся с любопытством разглядывать каноническое семейство. Изящные миниатюры действующих лиц, казалось, сошли с полотна истории и застыли в одном извечном положении: вот звезда сверкнула в небе и остановилась, а это волхвы вошли в дом с подарками, вот счастливая мать… взгляд вдруг осекся. Весь задуманный эффект картины портила стоявшая возле самых яслей ёлка, скрывавшая от зрителя размашистыми лапами счастливую мать с новорожденным дитя. Мало того, что она закрывала главное лицо праздника, так еще своим слащавым блеском цветных шаров отвлекала внимание, увлекая к себе всякий случайный взгляд пешехода.
Посмеявшись досадной оплошности оформителя, я спокойно побрел дальше. Вдохновившись зимней погодой и мыслью о предстоящем отдыхе, меня осенила идея пройти дальше и сесть на следующей остановке возле православного храма. Несмотря на поздний час, прохожих еще хватало: людская предпраздничном сутолока смешалась с природной, кружась с ним в едином хороводе. Наконец, я достиг своей цели и замер в ожидании, околдованный одиноким величием собора в снежном убранстве. Остановка была в двадцати шагах от входа, так что я мог одновременно дожидаться приезда автобуса и свободно разглядывать здание. Я поднял голову и посмотрел ввысь: прямо надо мной, пробиваясь сквозь пелену, сиял золоченый крест, ярко освещаемый искусно скрытыми в многочисленных выступах фонарями. В белых лучах тихо падающий снег казался маленьким звездопадом, щедро осыпавшим покатые купола. Чудесное зрелище! И без всякой тебе мишуры! Нет, вы не думайте, в бога я не верю – мне и без сказок неплохо, но когда смотришь на такой вид, тут уж поневоле захочется уверовать в красоту собственных чувств. Думаешь, пока есть в тебе это чувство, значит, жива еще и надежда на всеобщее благоразумие и понимание… Хотя с другой стороны – человек – существо разумное, а своего ближнего все понять не может, будто один из них глухой, а другой немой. Да и церковь-то им на что? Тоже мне! Придумали легенду о любви ближнего и наивно верят в его искренность, заманивая к себе любого калачом в виде мифического спасения. Тысячи лет поучают человека, стращают судом и карами небесными, а никак не поймут, что, может, человек своего ближнего на дух не переносит. Сколько бы они ни твердили, ни за что не поверю, что можно любить всех подряд и без разбору. Да и зачем? Нет, не получится у них эдак приучить народ к добру! И все потому, что человека прежде уважению к другим научить должно. Взывайте к его разуму, научите человека уважать себя, других, научите этого близкого замечать во мне такого же человека, как и он сам. Вот когда научите глухого слышать, а немого говорить, тогда-то о любви с ними и толкуйте. Человек ведь такой – ему дай что попроще и понятней. А пока они там надеются и верят, человек, давно уже нашел себе простенькую замену их вере: человек человеку волк! Откуда же в нем возьмется эта любовь без уважения-то?…
Я опустил голову и посмотрел на дорогу, в тщетной попытке высмотреть свой автобус. Тут мое внимание привлекла женщина. Насколько удалось разглядеть сквозь белую пелену, это была нищенка. Ну да, храм же все-таки… их место работы. На паперти. Кстати, вот прекрасный пример и доказательство моим словам. Кто скажет, способен ли опустившийся и ненавидящий себя человек искренне почитать и любить других? Да они же себя в первую очередь презирают за собственную слабость характера! Откуда здесь взяться любви ближнего? Хотя, не знаю, может, и не все, не довелось с ними общаться… Нет уж! Ты сперва прояви чуточку уважения к себе, затем покажи ближнему, что ты тоже видишь в нем человека, а не волка, тогда-то и общество повернется к тебе с распростертыми объятиями. Да все эти убогие неприятны еще и потому, что пытаются заработать на человеческом сострадании. Если бы все почтенные воздаяния шли на дело, небось, не стояли бы здесь сутками, и не клянчили бы лишнюю копейку у случайных прохожих. Бог знает, на что они только их тратят! Будь моя воля, взял бы их всех, да выдворил за сто первый километр, посмотрел бы тогда, как они запели…
Женщина поочередно подбегала к стоявшим на остановке, и что-то пыталась втолковать, одновременно указывая рукой в сторону храма. Кто отмахивался, кто отворачивался, но никто не обращал внимания на ее мольбы. Денег что ли не заработала? – мелькнула мысль, – ничего! Завтра будет! Праздник как-никак! Народ с утра уже потянется грехи замаливать, тогда-то и получишь свое сполна… Через мгновения она подбежала к неподалеку стоявшему от меня солидно одетому мужчине, тот шарахнулся от нее, словно от огня. В ответ она сделала жалобную гримасу и нервно замахала перед ним рукой в сторону темного храмового двора. Наконец-то, я смог разглядеть ее: ничего удивительного, что этот тип от нее так отпрянул. Нормальный человек себя не доведет до такого состояния. На ней было надето старое, потрепанное и видавшее всякие виды пальто с полуоборванным воротником, с нацепленным на него меховой шкуркой непонятного зверя. На голове из-под снежной шапки выглядывали концы темного платка.
Наконец, подошел и мой черед послушать ее мольбы. Сделав похожее жалобное лицо, она сердобольно замычала передо мной, не забыв при этом показать на храм. Она немая! Это была женщина средних лет, так мне показалось, черты ее смуглого лица ясно мне подсказывали, что ведет она далеко не самый праведный образ жизни. Алкоголь в ее жизни, думаю, оказался единственным утешением, за которым она пряталась от несправедливости жизни. Такой-то сразу и подать даже жалко. Сразу ведь понятно, на что человек просит. Вот и сейчас, небось, на то же самое христарадничает, да еще и храмом прикрывается! На жалость давит…
Она вопрошающе протянула ко мне руки и сделала жалостливую гримасу. Я не понимал, чего она хочет от меня. Оба, застыв в недоумении, молча глядели друг на друга пару мгновений. Женщина первая вышла из оцепенения и нервно замахала рукой то по сторонам, то указывала на меня, издавая при этом жалобные стоны.
Оглянувшись вокруг, я заметил, что был последним, к кому она могла бы подойти в ближайшее время, потому как транспорт приходил и уходил, и в этот поздний час с каждой минутой пассажиров становилось все меньше и меньше. В следующий миг, не дождавшись моего понимания, он вдруг упала передо мной на колени и вновь одной рукой показала на храм. От такой неожиданности я даже растерялся и отступил назад. Мой смятенный взгляд пробежался поверх нее и зацепился за золоченый свет, тут же в памяти воскресив недавние переживания и подсказав: а что, может, ей так никто ничего и не дал сегодня? А она же человек все-таки! Есть каждый хочет, попробуй так выстоять на морозе целый день с протянутой рукой. Взглянув ей в глаза, я почувствовал, как меня вдруг обдало волной такой безнадежности, будто сейчас весь мир сгинет, а я единственный человек, который сможет эту беду предотвратить… Нет, ей не подать сейчас нельзя… Отвернувшись немного в сторонку, я полез во внутренний карман пальто за кошельком. У меня оказалась лишь горстка монет и одна купюра достоинством в пятьдесят рублей. Я в задумчивой сомнительности стоял и смотрел, как внутрь кошелька залетают снежинки и медленно превращаются в крохотные капельки. А-а, черт с ней! Быстро вытянул купюру и протянул женщине. Не этого я от нее ожидал: она вдруг резко отдернула руку, быстро отнекиваясь, завертела головой, и что-то жалобно промычала, указав на храм.
– Да что вы делаете! – послышался сзади громкий голос. Я обернулся – это был тот самый мужчина, который так изворотливо отделался от нее минуту назад.
– Она сегодня тут целый день попрошайничает. Денег у нее поболе вашего будет! Не давайте ей! Вот из-за таких, как вы, и существует эта болезнь общества. Это вы ее своей жалостью заставляете выпрашивать у вас же деньги!
– Так, может, ей есть нечего! – начал оправдываться, – может, ей-то никто сегодня так и не подал.
– Что вы! Каждый раз сажусь на этой остановке, и всякий божий день вижу одну и ту же картину. Поверьте, голодать им тут никто не дает! Тем более, завтра праздник, наверстает!
Вопреки его поучению я протянул еще раз женщине деньги. Она жалобно и тихо смотрела то на мою руку, то на стоящего рядом мужчину. Я поймал глазами ее взгляд. Мне показалось, что увидел на ее лице слезы, хотя, может, это всего лишь растаявший снег… Она медленно поднялась, развернулась и с обреченным видом пошла в темноту, скрываясь за белой пеленой. Я смял и положил мокрую купюру в карман. Догонять мне ее не хотелось: подошел-таки мой автобус, и я скоро уже занял в нем теплое место. Все! Выходные начались! Хоть и с неприятной истории.
--->
Это сообщение отредактировал finestra - 01-10-2006 - 21:21
Проснувшись на следующее утро, первым делом я выглянул в окно – все кругом белое от еще больше насыпавшего за ночь снега. На фоне охвативших ликующих эмоций, отчего-то вспомнился вчерашний случай на остановке. А все-таки мне нужно отдать эти злосчастные деньги! Раз уж решил подать, значит, ей они и принадлежат. К тому же праздник сегодня, могу ведь я человеку приятное сделать. Подарок на Рождество! И не важно, что они там говорят! Доброта увлекала меня. Чувства гордости и собственного величия переполняли меня и страстно желали сделать хоть и незначительный, но все же добрый поступок совершенно незнакомому человеку. Ближе к полудню я собрался и выехал в город. Ехал больше с надеждой уговорить ее принять деньги. Почему-то я был в полной уверенности, что сегодня-то уж точно возьмет, в честь праздника! Раз уж я встал на путь истинный, наверное, есть еще надежда, что не совсем я очерствел и смогу полюбить ближнего. Надо будет в храм зайти, проверить. Заодно людей посмотреть, себя показать…
Я вышел на знакомой остановке. Народу со вчерашнего здесь заметно прибавилось: вокруг бегали, суетились, куда-то спешили. В храм выстроилась очередь. Первым делом я встал и огляделся по сторонам, однако, сколько не выглядывал, знакомого лица среди толпившихся прихожан нигде не приметил. Настойчивый голос добродетели посоветовал узнать о ней у других просящих милостыню, они-то наверняка должны ее знать, но и тут меня постигло разочарование: никого с протянутой рукой на храмовых ступенях я не видел. Интересно, однако, сегодня же у них самый прибыльный день… где они? Через минуту бестолковых метаний, вспыхнула шальная мысль, что зря, наверное, я сегодня приехал, не удастся-таки проявить свою доброту.
Немного потолкавшись среди прихожан и приняв смиренный вид, с очередным наплывом толпы я решился зайти внутрь. Народу было много и вглубь зала пройти не получилось, мне оставалось лишь примоститься с краю, возле самой стены. Вокруг меня стоял мерный гул собравшихся людей. Ничего не происходило, я от скуки принялся равнодушно вилять головой и разглядывать ближайшие лики разных святых, молча взиравших на толпу с высот. Возникло чувство, будто эти картинки смотрят на меня с таким безропотным хозяйским укором, словно если бы я был у них гостем не вовремя забредшим с улицы на их праздник и желал тут отобедать за их счет. Отчего я тут же бросил их разглядывать и молча уставился на толпу. Вдруг откуда-то из глубины зала раздался громкий раскатистый голос, но о чем он поведал, расслышать не удалось. Я обернулся к седовласому мужчине и тихо спросил:
– Что там?
– А бог его знает…
Впереди стоявшая женщина обернулась к нам и прошептала: – Сейчас служба начнется, тише…
– А-а…
Голос монотонно и нараспев принялся о чем-то вещать собравшейся публике, однако, сколько я ни прислушивался к словам, ни одного так и не уловил… далековато. Женщина впереди перекрестилась и слегка склонила голову в поклоне. Постояв еще немного, я заметил, как ее примеру последовал то один, то другой, вскоре их уже было большинство. Сосед мой тоже принялся увлеченно озарять себя крестным знамением. Один лишь я стоял и растерянно озирался по сторонам, не понимая ни смысла, ни назначения данного действа…
– А что ты не молишься? – удивленно спросил мужчина, вдруг остановившись.
– Это…, – начал растерянно бормотать, – так просто… мне посмотреть…
– Я, брат, тоже просто так… А ты хотя бы и посмотри да помолись, знаешь, как душу очищает… все грехом меньше будет.
Мужчина отвернулся и еще раз перекрестился. Я равнодушным взглядом окинул стоявших прихожан. Отчего бы мне стоило очистить свою душу я так и не придумал, да, вроде, и грехов за мной тоже не числится… Ерунда все это, ты хоть лоб тут расшиби, если был подлецом, так им и останешься и никакое тебе знамение не поможет. Тут голову менять нужно… Не зная чем заняться среди общего очищения, уже через пару минут эта однообразная картина окончательно мне надоела, и я решил податься к выходу.
Мой взгляд внезапно наскочил на неподалеку стоявшего священнослужителя. Стоит смирно, не молится, ничего… В голове вновь загудела и напрашивалась к исполнению гордая мысль о собственной доброте, я решил протиснуться к нему и поинтересоваться, вдруг он знает, где та женщина. Стараясь поменьше беспокоить окружающих, я добрался до него. Встав рядом с ним, я, наконец, разглядел обладателя того громового гласа, который недавно вводил меня в скуку однообразием. Я немного постоял и послушал – снова ничего не понял. Стоявший рядом священник укоризненно посмотрел на меня, подозревая мое бесцельное шатание во время службы. Его строгий взгляд привел меня в замешательство, но останавливаться в своем порыве мне уже не хотелось. Собравшись с духом, я слегка склонил голову и выдавил из себя:
– С праздником вас!
– И вам всех благ. С Рождеством! – негромко и сдержанно ответил он.
– Не подскажите? – тихо начал я, – женщину одну ищу, она на паперти стоит, немая, кажется. Что-то сегодня их никого не видно… может, вы знаете?
– Серафима… Он замолчал. Знаю, – его взгляд наполнился тревожной суровостью, – сегодня вы их никого не найдете… Вчера вечером дочь ее замерзла недалече у храма. Царство ей небесное… Не успели спасти… Никто…
Он еще что-то говорил, говорил, но я уже не слушал, от его слов у меня перед глазами все поплыло и понеслось куда-то вниз, увлекая за собой в темную пустоту. Все исчезло, я остался один. Неожиданно в этой пустоте я почувствовал на себе чей-то жгучий взгляд. И сколько бы ни норовил от него увернуться, он меня находил снова и снова, словно пытался испепелить до основания, не давая мне шанса на спасение. Ничего не соображая, я рванул к выходу, распихивая прихожан, стараясь как можно скорее избавиться от мучений и глотнуть свежего воздуха. Дойдя до дверей, я последний раз обернулся и нервно пробежал глазами по толпе, с надеждой разглядеть владельца столь невыносимого для меня взора. И тут, приподняв голову поверх толпы, я заметил небольшое распятие. С прежней силой мой разум хватило горячей волной. Последним рывком я вырвался из ее удушливых лап на улицу.
Никого не замечая и задевая прохожих, я неторопливо отошел от входа и, жадно глотая воздух, во все глаза уставился на купола. Хлопьями валил снег. Снежинки медленно подали на мое разгоряченное лицо, медленно таяли и ручейками спадали вниз. Всего лишь растаявший снег, хотя, может, слезы? Я медленно сполз на колени посреди тротуара, поклонился в сторону храма и первый раз в жизни перекрестился. Господи! Как жить-то теперь буду! Ведь это я, я убил ее! Я… Человека убил. Хотелось закричать и попытаться вымолить себе прощения у той несчастной женщины, окружавших людей, у себя, наконец, за собственную убогость. Нет, таким, как я, здесь точно не место! Таких даже на порог пускать нельзя! Нет, не твой это праздник! А все туда же! Добреньким захотелось побыть… Я отрешенно стоял посреди улицы, совершенно не обращая внимания на то, что стал объектом внимания десятков глаз, кругом звучали усмешки в мой адрес, но я их никого не замечал…
Праздник закончился. Вокруг снова все бегали, суетились, куда-то спешили и занимали очередь в храм…
19-08-2006
| QUOTE (finestra @ 01.10.2006 - время: 10:58) |
| Зря.. говорю, зря ничего не сказала... Крупицы мнения составляют море опыта.... :) Спасибо, что прочла ) |
Извини, последний рассказ я ещё не прочитала, сейчас начну... А пока, поскольку не привыкла увиливать от ответа, скажу раз уж ты просишь. Только, чур, не обижаться. Я, конечно, не филолог, хотя кое-какое отношение к сей области имею. Но не думаю, что тебе, как профессионалу нужен литературоведческий анализ. Посему придам своему посланию форму вопросов найвной дурочки...
-Извини, за мою неначитанность, но , кто такой дед Ненила? О бабушке Нениле слышать приходилось, а вот деда я из виду упустила.
-"За его почтенный возраст заявляла округлая, совершенно седая бородка..." Опять же, прости я не филолог, но "говорить "за", а не "о"" какой - то сленговский оборот, нет?
-" в некоторых местах .ПРОГЛЯДЫВАЛА белесая материя. Из-под некогда фартового костюма ПРОГЛЯДЫВАЛА выцветшая рубаха". Корявость маленькая, а как выступающий камешек в быстром ручейке течение сбивает. Для Мастера твоего уровня это не простительно. Если, конечно, использовано не нарочно.
- "чтобы быть счастливым, человеку должны сопутствовать успех и удачаю" Ну а это уж совсем классическая стиллистическая ошибка! Прямо из учебника: "Подъезжая к вокзалу, у меня слетела шляпа"...
Ну, ладно, прости, если слишком много выпендриваюсь. Умолкаю. Скажу, только, что ощущение будто первую и вторую часть писали разные люди. Рассказом дедушки будто мастер показывает новичку, что должно было получиться из его рассказа в идеале. Насколько ярка и образна речь старика, настолько же безлики и пафосны слова молодёжи. Трагичность Гамлета и маски античного действа. Прости, если оказалась резка или ошиблась. Если объяснишь этот стилистический контраст, я буду благодарна. И ещё у тебя ВЕЛИКОЛЕПНО получается писать от первого лица. Наверное, сказывается твой "принцип театральности" И в своё оправдание- несколько строчек Северянина
Разбор собратьев очень труден
И, согласитесь, щекотлив:
Никто друг другу неподсуден,
И каждый сокровенным жив...
Это сообщение отредактировал Kiss-ka - 02-10-2006 - 00:11
Давай договоримся, чтобы без извинений... Я не считаю себя писателем. посему ОБЯЗАН выслушивать мнения. Любые.
С Ненилом это ты правильно подметила! Но больно мне нравится это некрасовское произведение, старушка Ненила такая же смиренная все ждет чего-то, надеется на лучшее. Заимствование образа. )))
"За его почтенный возраст..." - точно сказать не могу, я проконсультируюсь как правильно, увы... (((
белесой материей мне представлялась подкладка в пиджаке... может, не удалось... надо подумать...
Действительно, рассказ разительно отличаем в половинах.
На самом деле у меня цель была только вторая часть, а первую я "притянул за ухи" ))) я тренировался в описании эмоционального настроя пожилого человека. Потому образность в первой части такая тусклая...
Буду и впредь благодарен тебе за твои отзывы. Спасибо.
| QUOTE (finestra @ 02.10.2006 - время: 00:27) |
| белесой материей мне представлялась подкладка в пиджаке... может, не удалось... надо подумать... Действительно, рассказ разительно отличаем в половинах. На самом деле у меня цель была только вторая часть, а первую я "притянул за ухи" ))) я тренировался в описании эмоционального настроя пожилого человека. Потому образность в первой части такая тусклая... |
Прочитала.... Мороз по коже... Страшно и правдиво! Пожалуйста. пиши ВОТ ТАК и не "притягивай за ухи". Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО рассказ! Не зарисовка, на которую сбивются многие. Не специально надуманный сюжет, чем грешу я... Великолепно. Правда, чуть напомнило "Когда я на почте служил ямщиком..." Трефолева...Но там излишний мелодрамматизм. Но на то и песня...Да, такая жизнь... Ползут века, а ничего не меняется... Люди остаются прежними. Грустно...
А теперь, шаг назад... Я имела в виду не образ, а только то что в одной строчке дважды повторяется слово "проглядывала"... Заменить бы одно..
Просто мне захотелось написать о человеческом равнодушии.
Самые главные образы в рассказе - елочные шары и доброта.
Шары являются красотой, но закрывают Доброту, а главного героя увлекала красивая доброта... и что из этого получается.
Спасибо за отзыв.
П.С. Хотелось бы прочесть что-нибудь твое "с более серьезной направленностью". Думаю, у тебя хорошо бы получилось.
А я "более серьёзной направленности" пытаюсь избегать. Слишком я мало в жизни видела. А что видела, о том писать больно... Я думаю людей радовать надо, развлекать. А момент, когда придётся над жизнью задуматься он ко всем придёт. У меня дедушка писатель был, удивительный человек... И судьба трагична о такой и в книжках не прочитаешь. А он про любовь писал, рассказы для детей. А когда. после его смерти, мама его автобиографию напечатала...я только тогда многое узнала...Неделю ревела...Страшно... Я. конечно, понимаю-катарсис, очищение... Но для этого либо Словом владеть надо, либо жизнь знать...А я ни к тому ни к другому не "приспособлена".
Нет, свои мысли, чувства, я в каждое произведение засовываю, но они за формой всегда теряются. Как с гномом произошло. Чем не "серьёзная направленность"? Дом становиться тюрьмой, а родные надзирателями, когда появлется ОН или ОНА и забирает тебя к себе...
Прости, пожалуйста, твоя тема, а тут я со своей болтовнёй. Как прочитаешь, я удалю.
Главное не видеть, а ЗАМЕЧАТЬ. Большая разница.
У тебя получится. Зачин твоей сказки говорит об этом.
Подкину темку. Поездка за город в деревню. Деревня старая, никто не живет. Лирический настрой - детство героя. Скажем, не был там лет 20-30... переживания... и т.д. Попробуй, напиши. небольшой 10000 знаков, думаю, хватит. Тогда-то и скажешь, получается или нет, а то предполагать и верить в свои неудачи это мы все горазды...
(Как образец Бунин "Антоновские яблоки")
Был бы рад почитать твое произведение.
но вы ведь для этого выкладываете рассказы, а не просто восхищения ими?) Первый рассказ.
| QUOTE |
| И кит с фонтаном плывет, и корабль с трубой. Глядите, какой на палубе бравый капитан. Слышите? Он вам гудит! У-у!.. |
Капитан гудит? Или всё таки автор имел ввиду, что корабль с трубой?
Концовку прочитал не всю.. Очень много оборотов, некоторые предложения сумбурны, что понимаешь их смысл после двух-трех прочтений только) А вообще я просто не сторонник своего рода длительных описаний чего либо. Человека, комнаты, природы, обстановки и т.п., так что полноценно оценить не могу.
Старик. Хороший рассказ. Только вот для меня снова лишнее описание природы и самого старика вначале.
Ваши слова?
| QUOTE |
| Все время кажется, что каждая фраза насильно "притянута" и также насильно навязывается читателю, не давая ему самому возможности "включить" свою фантазию. |
Вот именно это в описании старика и природы вначале проскальзывает) А дальше читал с интересом. Добавлю - если б рассказик мне попал в руки в какой нибудь книге, на первом или втором абзаце я бы его отложил) Если бы рассказ начался с того, как ребята вбежали в троллейбус, прочёл бы до конца
Рождество. Рассказ написан хорошо. Мне понравилось, читал с интересом, а вот концовка огорчила. Ну не может мать падать на колени и указывать на храм! Она бы схватила его за руку, потащила, звала, указывая руками и отходя в сторону. Так даже животные делают, когда в туалет просятся, зовут к закрытой двери. В конце концов дочь смогла бы оттащить куда нужно, где люди ходят. Начала бы писАть что-то на снегу.. да много чего. Сюжет притянут за уши, извините
| QUOTE (Kiss-ka) |
| Не специально надуманный сюжет, чем грешу я... Великолепно. |
Не соглашусь) Уже написал почему. Да и вы же их потом оттвергаете
| QUOTE (finestra) |
| Просто мне захотелось написать о человеческом равнодушии. |
Я не критик, пишу всё с точки зрения читателя. Если чем обидел, прошу прощения
Спасибо что прочли.
Эти рассказы лишь начало моего творчества.
В первом рассказе. Я подозреваю, почему не ясен смысл. Моя попытка описать внутренний мир маленького мальчика, но не через действия, а через его мироощущения. Включите полет фантазии и все станет ясно...
второй.
Действительно первая часть рассказа натянута. Мне она не важна. Эксперимент. Мой коммент выше для Kiss-ka все объясняет.
Ваши слова?
"Все время кажется, что каждая фраза насильно "притянута" и также насильно навязывается читателю, не давая ему самому возможности "включить" свою фантазию."
Нисколько от них не откажусь. Когда в одном предложении по пять подчинительных конструкций, перестает желание читать, поскольку не помнишь о чем вообще речь...
Рождество.
Почему вы уверены, что все люди одинаковы?
Да и ситуации разные, и такие тоже имеют место быть. К сожалению.
Спасибо за комментарии
| QUOTE (finestra @ 02.10.2006 - время: 22:02) |
| В первом рассказе. Я подозреваю, почему не ясен смысл. Моя попытка описать внутренний мир маленького мальчика, но не через действия, а через его мироощущения. Включите полет фантазии и все станет ясно... |
Вам тогда следовало написать "перед прочтением, чтобы понять рассказ, рекомендую включить полёт фантазии. При выключенном полёте фантазии читать не рекомендуется")) На самом деле дело тут совсем не в этом, фантазия при прочтении идёт всегда. Просто сумбурность изложения.
| QUOTE |
| Рождество. Почему вы уверены, что все люди одинаковы? Да и ситуации разные, и такие тоже имеют место быть. К сожалению. |
Ну..если взять в расчёт, что женщина была слабоумная, то возможно.. Но тогда бы я как-то упомянул это в рассказе. При опасности близких, а тем более и своего ребёнка, люди способны на многие безумства, вплоть, чтобы раздеться самой до нага (ведь даже шкурка какая-то потрепанная на ней была) и накрыть, попытаться согреть.
Недавно вы писали по-поводу рассказа Мимозы, где была описана история отца, потерявшего дочь.
| QUOTE |
| Возникло чувство, что рассказ написан "гвоздем по жести", у главного геря (ГГ), при всем трагизме его ситуации, как ни странно, отсутствуют эмоции. |
В данном случае не главного героя, а этой нищенки
| QUOTE |
| Спасибо за комментарии |
Не за что)
"Недавно вы писали по-поводу рассказа Мимозы, где была описана история отца, потерявшего дочь.
QUOTE
Возникло чувство, что рассказ написан "гвоздем по жести", у главного геря (ГГ), при всем трагизме его ситуации, как ни странно, отсутствуют эмоции.
В данном случае не главного героя, а этой нищенки"
Вы смешиваете разные образы. И смысл у них абсолютно разный. В том случае на главном герое образ в произведении замыкается, а здесь он в роли "катализатора". Есть разница.
Кстати, хорошая мысль. О слабоумной... ))) Может, следует внести?
| QUOTE (finestra @ 02.10.2006 - время: 22:46) |
| Вы смешиваете разные образы. И смысл у них абсолютно разный. В том случае на главном герое образ в произведении замыкается, а здесь он в роли "катализатора". Есть разница. Кстати, хорошая мысль. О слабоумной... ))) Может, следует внести? |
finestra, я и не думал смешивать образы, что вы) Рассказы абсолютно разные, это понятно, я их и не сравнивал. Я лишь процитировал ваши слова, которые можно было бы отнести и к этому рассказу.
На счёт слабоумной мне кажется будет правдоподобней
У известного писателя Шолохова есть рассказ "Судьба человека", написанный видимо тогда, когда нас еще не было на свете. По рассказу снят замечательный фильм с молодым Бондарчуком-старшим в главной роли. Там заключенные весьма выразительно делят на множество кубиков хлеб, подаренный немецким офицером.
| QUOTE (avtor @ 20.10.2006 - время: 17:54) |
| "Судьба человека" |
Спасибо) А я всё вспоминал, как этот фильм называется и так и не вспомнил(
События в рассказе Старика реальные. Описанные действия происходили в концлагере Саласпилс, но я перенес их в Аушвиц... Добавил оттуда: в 44-м действительно заключенные совершили единственный в истории лагеря побег. 70 человек убежали, но уцелели пятеро...
Часть четвертая. «Молчание дождя»
Он шел без малейшей надежды. Самая дорогая, самая бесценная, самая малая толика, которая у него оставалась еще до недавней поры и которой он жил последние часы, и та безнадежно канула в беспросветную муть подземной реки. И это внезапное исчезновение отозвалось в нем томительной жаждой. Более всего ему сейчас хотелось склониться перед спокойным течением и, глядя в его зовущую рябь, черпать полными пригоршнями обжигающе-холодную воду и выпить ее столько, сколько вместила бы израненная душа. Но он шел. По привычке, точно назло, будто вопреки своей несчастной судьбе, которая на всем жизненном пути никогда не принимала его самого за что-то существенное, вот и сейчас, с присущей ей неизменностью, словно насмехаясь над ним, норовила провести его по самой тернистой стезе через туманную бесконечность вселенной, и по своему обыкновению снова бросить в каком-нибудь темном закоулке. Так было всегда. Всегда для нее он был баловством, игрушкой, случайной пылинкой на ее звездной окраине, она им вертела, как хотела, и всегда безнадежно ускользала, в очередной раз выставив неудачником. Только слабый ветерок перемен успевал вытолкнуть его в гущу всесветных событий, только лишь он касался руки слепой Фортуны, только чуть пальцем задевал ее колесо, как в тот же миг слабая круговерть стихала и пренебрежительным последним дуновением, словно сметая с дороги опавший листок, вновь бросала его на привычную серую и безжизненную обочину. Иногда он даже ловил себя на мысли, что хватит. Хватит уже биться с этой бездумной стихией. Раз такие противоположные взгляды у них на жизнь, то, может, и не стоит бороться? Неужели такая извечно серая жизнь достойна продолженья? Разве стоит она того, чтобы всякий раз, слепо и мучительно плетясь в ее хвосте, пустыми движениями хватать и сотрясать неуловимый поток, который все равно рано или поздно без всякого сожаления вновь его вынесет на ту же бесцветную и пыльную обочину? Несомненно! Пока была Она, Она его свет, надежда, любовь, он жил. Назло и вопреки, не ожидая жалости небес. В его жизни было нечто стоящее, ради чего стоило бросаться в любые омуты и ждать похвал от изменчивой нимфы. Этой мыслью он жил до недавнего времени, но сегодня опять поворот, вновь ему уготован пустой закоулок. Он идет к Ней, чтобы услышать одно: тихое, отрывистое, чуть слышное, но такое до боли пронизывающее «нет». Ничего страшнее столь короткого, но такого бездыханного слова во всем мире сейчас не было. Еще даже не произнесенного, от него веяло подземным холодом и совершенной безысходностью. И в этот раз ему неизбежно, как по приговору беспристрастного и беспощадного судьи, придется броситься на его острые, смертельно колючие шипы. До сих пор оно было чертой, которая отделяла его разум от душевной и сердечной пустоты. И пройдут считанные минуты, когда он смело шагнет в разверзнувшуюся пропасть, едва войдя и успев последний раз с Нею проститься. Теперь уже навсегда. Так они решили. Потому что продолжать так жить больше не имеет смысла. Что это за любовь, у которой вместо твердого и уверенного будущего лишь радужные мечты и хрупкие надежды на светлое завтра? Да еще вдобавок лишь пустые беспросветные обещания. Ей надоела извечная жизнь в облаках, пусть мягких, пушистых, полных белого света и радости, но на таких тонких и слабых его основаниях. В отличие от него Ей хотелось самого обыкновенного, домашнего, земного уюта пускай даже в маленьком, тесном, но своем собственно мирке, в котором нашлось бы место лишь для двоих. И именно этого, такого простого, примитивного и повседневного уклада он не мог Ей дать. На это требовались деньги, которых едва хватало самому. Кроме того, в узких стенах его душа задыхалась, в той тесной комнате ей не было простора. Разве легкой дымкой здесь плыли облака? Разве сквозь потолок виделись яркие мерцания дальних звезд? Он был уверен, если все в мире просто, понятно и постижимо – исчезает возможность в нем быть творцом. Художник видится в стремлении, в страстной жажде черпнуть каплю «стихии чуждой и запредельной». Он хотел оставаться художником…
Ручка входной двери казалась раскаленной, и мерещилось, что стоит к ней прикоснуться, как все тело вспыхнет от ее заразительного жара и тут же сгорит без остатка. Он терзался с минуту, но вскоре бросил сомненья и с твердой решимостью вошел в уготованную небесами пламенную неизвестность. До черты оставалось еще семь этажей. Он решил подняться пешком, медленно, ступая на каждую ступеньку, словно каждым своим отчаянным шагом вдыхал жизнь в чуть теплившийся крохотный уголек надежды, затаенный в глубине его сердца.
Чем выше он поднимался, тем меньше и прозрачнее становилась его искорка. Все меньше и меньше в голове оставалось мыслей, их все затмевала одна: что дальше?… Между ними все кончено, порушено, сметено… Зачем он туда идет, он и сам не знает, просто так, по теперь уже никому не нужной привычке. Может, чтобы еще раз показать своему побледневшему сердцу былую красу? Нет, он идет, чтобы с Нею проститься, не по телефону. Лицом к лицу, чтобы последний раз взглянуть в Ее живые, волшебные и бесконечно-очаровательные глаза, чтобы еще раз вскользь, точно случайно, прикоснуться к Ней, чтобы почувствовать запах Ее шелковых волос, наконец, идет, чтобы еще раз увидеть и почувствовать Ее. Он будет молчать и просто смотреть. Смотреть и вспоминать. Вспоминать бесконечное множество дней, проведенных вместе, в общей радости, безмятежности и счастье. Он нес Ей розы. Большие. Самые красивые, которые только смог найти. Белые. Будто самый яркий солнечный свет, цвета зимнего снега, и такие же холодные, ледяные, словно их остывшие чувства. Последние… Пусть они хоть посмотрят на Нее, пусть они немного напомнят Ей о нем, пускай они чувствуют Ее и принесут хоть недолгую, но светлую, искреннюю радость. Вместо него…
Вновь он стоит перед дверью. Последний рубеж, еще один шаг перед бездной. Всякая мелкая черточка на деревянном полотне, не стесняясь, глядела ему в глаза, будто умоляла оставить надежды и звала отступить. Сердце, поддавшись на их немые призывы, волнительно забилось в груди, отдаваясь нервным стуком во всем теле. Рука налилась горьким свинцом и онемела в нежелании прикоснуться к крохотной черной кнопке звонка. Сколько раз он нажимал на нее, с легкостью, радостью, рука сама так и взметалась, прося его резкий и звучный электрический голосок… Но это раньше… в прошлом, еще таком близком, таком недалеком и таком недосягаемом. Его охватил страх, нет, не перед Ней, когда она выйдет, не Ее молчаливого и угасшего взора, он испугался своего завтра, будущего, которого у него нет и которое наступит уже спустя пять минут, через час, два, завтра, всегда, всегда и везде его будет поджидать одурманивающая и безжизненная, отдающая мертвенным эхом пустота. И пока он шел по улице в каждом лице случайной прохожей он видел Ее, Она была везде, в любом мимолетном взгляде, в каждой случайной улыбке, во всякой беглой тени, и здесь Она еще шла с Ним, вместе, рядом, чуть придерживая его за руку и слабо касаясь плеча… Неожиданно Он заметил, что стал злиться, не зная истинной причины, его охватило негодование. Зачем!? Почему я? Отчего мне все это? Может, это я с Нею расстаюсь, а не Она со мной?! Да, это я не желаю Ее видеть! Я талант, поэт, а Она… Она никто, никто!… Он резко поднял руку и нажал на звонок, подставив спину судьбе. Едва стих перезвон, воцарилось тягостное безмолвие, он стоял и жадно вслушивался в каждый тихий шорох по ту сторону двери. Мысли испуганной стайкой стрижей пронеслись в голове: а может, Ее нет дома? Не стала ждать его? Зачем он Ей теперь… Но нет, через миг послышались легкие, ровные и знакомые шажки. И чем спокойнее они казались по ту сторону, тем тревожнее и беспокойнее сердце билось в груди, став похожим на испуганную птицу, ранящей свои беззащитные крылья о прочные железные прутья. Ему казалось, что ее оглушительный стук слышен повсюду и эти раскаты разносятся по округе горестным стоном, раздирая в кровь его и без того измученную душу. Наконец, замок лениво щелкнул, освободив засов, и дверь медленно отворилась. При виде Ее у него все внутри замерло и остановило свой ход, точно перед ним возникло видение из чуждого, сказочного и невероятного сна. Она возникла, словно из ниоткуда, будто томительно ждала этого часа, чтобы так притягательно, так маняще своей природной красотой и таинственностью восхитить и тут же возвыситься над ним, показав ему тем самым его собственную никчемность. Неужели? Неужели Она так скоро могла стать чужой? Неужто так быстро смогла все забыть?… Но… Но как удивительны Ее глаза, как прекрасна Она в своем грустном молчанье! Бессловесность делала Ее красоту еще более завораживающей и неправдоподобной. Бархатные ресницы испуганно и вопросительно захлопали, выдавая Ее неприметное робкое волнение и беспокойство. Она замерла на пороге, холодно сжала руки и молча отвела глаза вниз, словно испугалась того, за чем он пришел. Они стояли друг против друга и молча, одним лишь присутствием выразительно и красноречиво изъяснялись. Ее беззвучные слова, вобрав в себя холод зимнего льда их разлуки, медленно срывались, крохотными снежинками с тонких, непроницаемо сомкнутых губ и говорили о том, что все стремленья напрасны и им теперь уже не стоит тревожить и воскрешать из забвенья былое чувство. Его такой же безмолвный, полный уныния взгляд отчаянно и безнадежно пытался хоть самую малость, своей ставшей почти бесцветной искоркой, отогреть ниспадающую с холодных губ вереницу колючих морозных пушинок…
– Я пришел попрощаться с тобой, – вдруг осмелев, начал он, – я не хотел по телефону… я хотел сказать только тебе… как бы ни было больно. Понимаю, возврата к былому нет. Я… я просто хочу тебе сказать, что счастлив. Да, счастлив оттого, что мне довелось встретить такого милого, хорошего и любимого человечка, как ты. И пусть нашему пути суждено разойтись, но этот небольшой отрезочек жизни, пройденный вместе, останется тем лучшим, ради чего стоит жить, и он навсегда останется со мной…
– Пойми и ты меня… Ты добрый, хороший, талантливый… ты обязательно станешь великим, успешным человеком, но… но это потом… ты знаешь… я так больше не могу… я ждала тебя несколько лет… прости…
– Не нужно, не говори… не смей оправдываться… мне важно твое мнение, ведь ты самый дорогой мне человек и я уважаю твое решение. Я знаю, в разлуке всегда виноват тот, от кого уходят… Я пришел в последний раз…
Его собственные слова, сказанные более для собственной поддержки, нежели в оправдание, совершенно погасили взлелеянную им надежду в его маленьком еще недавно живом угольке, но вместе с тем неожиданно придали уверенности и освободили от гнетущей неизвестности. Он сам, отбросив страх, смело шагнул в пропасть, но Ее присутствие сделало роковой шаг невесомым и, нет, он не упал, не бросился в нее, как представлял это раньше, но медленно, плавно, словно на Ее ангельских мягких крылах, взмыл в необъятную темную бездну, которая уже не казалась такой устрашающей и неприглядной. Он светло улыбнулся и вспомнил о своем последнем подарке, предназначенном Ей:
– Это тебе, – легким движением он отдал ей цветы.
– Красивые…– Она кротко прикоснулась губами к белоснежным лепесткам, – спасибо…
– Белые…
За окном стемнело, и внезапно раздался тихий весенний шелест дождя. Его шум с мягкой застенчивостью влез в разговор, наполнив спокойствием пустое расстоянье между ними. Он, словно боясь к Ней прикоснуться, взял Ее холодную руку и легонько потянул вверх по лестнице, зовя посмотреть на проделки дождя, который с каждой секундой становился сильнее и уже спустя несколько мгновений обратился в звонкую дробь.
– Ливень! – негромко вскрикнул он, приблизившись к окну, – смотри, какой сильный пошел!
Они поднялись на пролет к большому, разукрашенному звездами капель стеклу. Обрушившаяся водопадом стихия казалась способной с присущей ей природной беззаботностью и простотой смыть любые чужие тревоги и беспокойства. Два силуэта, оказавшись между небом и землей, молча, боясь шевельнуться и позабыв разногласья, с теплыми выражениями лиц, прильнув к прозрачной преграде, глядели на ожившую, переливную музыку дождя.
– А помнишь… помнишь, как мы прошлым летом стояли на этом самом месте, когда ты забыла ключи и мы ждали, пока кто-нибудь придет… небо в тот раз тоже хмурилось и лилось дождем, – он прикоснулся к стеклу медленно повторяя пальцем извилистый путь дождинки, – а ты, глядя на его долгие капли, сказала, что это хрустальные слезы ангелов, которые плачут от радости, когда смотрят на землю и видят влюбленные сердца… Он затих и после недолгого молчания еле слышно добавил: – Я… я без тебя, словно небо без бога…
Они стояли в молчании, трепетно взявшись за руки, и словно воспарив над небесной водяной круговертью, пытались высказаться друг перед другом на единственном им понятном беззвучном языке чувств. Каждый из них думал о чем-то своем, вспоминая или, быть может, еще раз воскрешая в памяти едва теплые, минувшие и уже слегка подернутые снежным настом мгновенья. Незаметно прошла немая минута, вторая, вечная… Мир в тот же час перестал существовать, небесные волны, мягко подхватив и вырвав из тесных каменных сводов, вознесли их слабые силуэты над бренностью и земной суетой, туда, где горели далекие звезды, которые можно потрогать рукой, где беззаботно летали невесомые облака и светило яркое радушное солнце, щедро согревая души неистощимым и безбрежным теплом. Но уже через мгновения откуда-то сверху налетевший порыв ветра с наивным простодушием согнал с небес серую, обвешенную надорванными лоскутами тучу, и в тот же час солнце, позабыв о случайных гостях, залило лучистым светом улицу и растворило в себе мечты, спустив силуэты на землю с заоблачной выси.
– Радуга… – тихо, стараясь не спугнуть задремавшую тишину, сказала Она.
– Вот и дождь перестал… пора… – не отрывая взора и надеясь как можно точнее напоследок запомнить Ее бесконечно полные и бездонные глаза, в которых робко, будто боясь угаснуть, коснувшись маленькой слезинки, засверкал крохотный огонек, похожий на отблеск его недавно потушенной искорки. – Прощай… – он холодно улыбнулся, пальцы сами собой безвольно выскользнули из Ее слабой ладони и, резко отвернувшись, он стрелой сорвался с места, переступая ступеньки, навстречу предначертанной судьбе. Убегал так, словно только что подаренные Ею крылья в той мечтательной выси мигом вспыхнули на нем радужным пламенем и, медленно сгорая, сорвались с небес, неся его обессиленное тело в темную безжизненную пропасть.
Ее большие глаза, преисполнившись многоцветьем мечты, вспыхнули живым огнем, Ее душа, точно испугавшись своих оттаявших и омытых небесными струями чувств и страшась одиночества, заметалась среди каменных стен, ударяясь об острые, и такие ранящие звуки исчезающих в вечности шагов. Губы разжались в немом звуке и вдруг закричали:
– Постой!... Не уходи…
Его исчезающие шаги остановились. Не раздумывая, Она кинулась за ним вслед по лестнице, безнадежно стараясь догнать уходящее прошлое. И лишь настигнув его, Она облегченно вздохнула и замерла. Глядя в его спокойный, умиротворенный и обреченный взгляд, Ее глаза наполнились ясным светом и, сами того не желая, разлились недавним дождем, повторяя извилистые линии двух дождинок. Тихим шепотом с ее губ, как заклинание, срывались слова: – Не уходи… не уходи, слышишь… никогда…
Это сообщение отредактировал finestra - 17-01-2007 - 23:15
Наверное, по той причине, о которой мы с вами "говорили". А, рассказ очень хорош!!!
Спасибо!!!
первое творение произвело впечетление каши и несъедобной к
тому-же
очень не понравились некоторые речевыеобороты и использование слов косматый\лохматый - отношу их к
малоречию,совершенно неуместному в такой стилистике.
главное,что абсолютно не ощущается общей концепции - какие-то
бессистемные метания от окна к шкафу... ах да,там еще мальчик
получилось что-то рыхлое и незрелое.давно написано ? потому-
как другие 3 вещицы производят совсем другое впечетление -
выверенный стиль,продуманная концепция... достойно
но соглашусь с СырК'ом по поводу неправдоподобности главной
пружины в Рождестве
Это сообщение отредактировал Dicoy - 08-01-2007 - 22:01
"Ночь" - эксперимент в использовании метонимии. То, что оно несвязное, соглашусь полностью.
А вот самое "слабое" произведение из представленных - "Молчание дождя" - доберусь, уберу на реставрацию. :)
Первый рассказ. Ощущение сказки. Добрый, лучезарный, волшебный. Так и хочется самой побывать в таком мире!
Второй рассказ "Старик". Как бы и обе "части" к месту. Но начала бы с того, как в троллейбус вбежали ребята. На фоне их разговора появляется фигура старика. А потом и вторая часть. Как бы и разговор уже общий, разные мнения, и читателю хочется свое собственное мнение от себя услышать, задуматься хочется. Тогда бы обе части связались воедино вопросом о счастье. И в то же время вторая часть сама по себе от этого не утратила бы ценность.
Третий рассказ "Рождество". Самый сильный рассказ. Такое пожелание. В рассказе не понятно - нищенка немая или глухонемая. Это разные вещи. Немая может и слышать, но говорить не может. Глухонемая - не слышит и говорить не может. Глухонемота означает непослушание, невозможно командовать на пальцах.
| QUOTE |
| ...эдак приучить народ к добру...человек ведь такой – ему дай что попроще и понятней... |
Т.е. командами добру не научишь. (А еще вернее местами слово "добро" на "любовь" заменить.) Но если она глухонемая, то реакция ее
| QUOTE |
| Женщина поочередно подбегала к стоявшим на остановке, и что-то пыталась втолковать, одновременно указывая рукой в сторону храма...В ответ она сделала жалобную гримасу и нервно замахала перед ним рукой в сторону темного храмового двора... |
неестественная. У них очень развита жестовая речь, все намного эмоциональней должно происходить. Здесь мое мнение совпадает с мнением Сырка. Если даже она и просто немая.
Четвертый рассказ "Молчание дождя". Я бы изменила концовку. Такое ощущение, что Она испугалась. Испуганная женщина не может расскрыться и дать любовь. А ведь это Он и ждал от нее?
finestra, спасибо за рассказы.
Четвертый рассказ "Молчание дождя". Я бы изменила концовку. Такое ощущение, что Она испугалась. Испуганная женщина не может расскрыться и дать любовь. А ведь это Он и ждал от нее?
finestra, спасибо за рассказы.
Спасибо, что прочли и нашли время написать отзыв.
Я обязательно подумаю над вашими высказываниями и... воспользуюсь ими в дальнейшем, честно говоря, мне не хочется ничего менять, оставлю на память. Эти рассказы самые первые. Конечно же, сумбурные, несогласованные, да мало ли что еще там :)))
"Молчание дождя" Вы, верно, не заметили, что это Часть четвертая. Есть еще вторая, но в целом рассказ еще не закончен. Этот эпизод забраковали и мне предстоит его переделать. Здесь выложена версия "как есть".... позже заменю.
| QUOTE (finestra @ 08.01.2007 - время: 21:20) |
| "Ночь" - эксперимент в использовании метонимии. То, что оно несвязное, соглашусь полностью. |
эээ... про метонимию не буду - я далеко не лингвист
тем не менее,метонимия,по-моему,не объясняет "точку зрения"
"скачущую" от паровозика до луны,самым непонятным образом
чем "Ночь" сильнее,довольно стройного,"Молчания Дождя" мне
непонятно...
| QUOTE (Dicoy @ 10.01.2007 - время: 00:26) |
| чем "Ночь" сильнее,довольно стройного,"Молчания Дождя" мне непонятно... |
А я, кажется, поняла.
"Ночь" я читала совершенно не задумываясь, не рассуждая. Просто "отдалась" тексту. После прочтения осталось ощущение детства. Я не помню свои ощущения тогда. Помню только отдельные случаи из своего детства. И удивительно, мне приснился сегодня сон именно с такими ощущениями, как и в рассказе "Ночь". 
В моем сне все было по-другому, совершенно, нмчего близкого с рассказом. А вот ощущение детства, уюта, заботы, молока (это невозможно точно описать...) было. Хотя во сне сюжет был приключенческий. А вот над другими рассказами задумывалась, рассуждала.
(Однако это не объясняет некоторую несочетаемость текста - это мой недостаток опыта)
"Молчание дождя" - полно стилистических ошибок. Вы еще не видели полученную мною рецензию лингвиста. Там живого места не осталось. Нужно исправлять. Думаю, что и Ночь в этом плане тоже далеко не "фонтан"...
Спасибо за ваши комментарии.
Как только в очередной раз за Ним хлопнула дверь, она вдруг поняла, что с этого момента она искренне и откровенно каждым живым и даже всеми уже давно опавшими и выметенными кончиками волос ненавидит Его. Она и раньше тешила себя мыслью, что Он нисколько не достоин ее общества, и что даже ее брошенного как мокрая тряпка мимолетного взгляда для Него и того уже слишком много. Но тогда это были всего лишь тусклые догадки, душевные намеки с привкусом горечи… а сколько раз она прежде заставляла себя успокоиться и, поддавшись на Его многообещающие слова, уговаривала саму себя в одиночестве еще хоть самую малость потерпеть, еще чего-то чуть-чуть подождать, вот-вот, уже сейчас, совсем скоро все встанет на свои места и, как по мановению волшебной палочки, конечно же, все образуется и вновь будет так же, как и в прежнюю пору, когда все только безмятежно и светло начиналось… Затем в который раз, утеряв последнюю крупицу надежд и доведя себя маетой до отчаяния, начинала злиться на весь мир, корить себя за наивную безвольность и совершенно ясно понимать… понимать, что такую дуру, как она, которая ждет не известно чего, еще поискать надо… А потом… потом злоба куда-то уходила, сердце понемногу оттаивало, сбросив снежный покров и смыв талыми водами с души черную копоть, и вот она опять с чистым, полным покоя рассудком искренне понимает Его и вот она снова живая, беззаботная, способная простить, ждать, любить. Вечно… И только лишь сегодня, сейчас, едва заслышав равнодушный, горестный стук и твердой рукой отбросив любые сомненья, она честно призналась самой себе в своей ненависти. Ей ни с того, ни с сего, захотелось повздорить, поругаться и устроить Ему скандал, и обязательно такой, чтобы погромче и непременно поскандалистее, чтобы однажды и навек, чтобы разом смести Его всякие подозрения в ее замыслах бросить Его… Нет, нет, нет, чтобы выбросить Его! Одним легким, резким и простым движеньем, точно фантик, с глаз долой, из сердца вон! Как-нибудь и без Него обойдусь! Слава богу, красивая, еще молода, обеспеченная! В жизни было все, что душа пожелает, однако в последнее время она все чаще стала задумываться над тем, тонко ощущая своим женским чутьем, что ко всему их достатку не хватает чего-то еще, самого существенного, незримого, того, что всегда, лукаво посмеиваясь, ускользает от нее или которое они вместе, поддавшись бесконечной суете, иногда стремительно обгоняют, оставляя это нечто таинственное, извечно непостижимое далеко позади. Но теперь! Теперь-то она очнется, откроет глаза навстречу могуществу своего обаяния, поддастся зову горящего сердца и со всем своим душевным скарбом безрассудно нырнет в океан нерастраченной страсти. А Его она бросит, безвозвратно и навечно. Сколько лет прошло, все думала, стерпится-слюбится, оказывается, нет! Ничего! Ничего общего у них так и не появилось, не срослось, хотя, нет, возникло удобство, став обоюдным, привычным и неприметным. Все эти годы она жила как спичка в коробке: все время боялась случайно обо что-нибудь зажечься и прогореть. Любила! А Он? Он-то способен ее вообще полюбить? Или она для Него лишь пустой предмет, украшение, безделушка, красивая, блестящая, и, быть может, даже чем-то ценная… Она ощущала себя точно подарок, который с нетерпением ждешь, получаешь, и вот ты, как ребенок, искренне, вперемешку с загадочным предвкушением полноты сиюминутного счастья, радуешься ему, волнительно разворачивая шелестящую обертку, вот ты его достал, любуешься, разрождаешься потоком комплиментов и похвал в адрес дарителя, затем носишься с ним, долго примеряя на всякие доступные полки и столы, наконец, намучившись и растратив порядочную долю оптимизма, находишь первую подвернувшуюся. Стоит, красуется, радуя всякий глаз. Но вскоре праздник стихает, время проходит, и вот загадка уже стала пресной, и чувства испарились, будто дым, и, в конце концов, уже доходит до того, что приевшийся мимолетный душевный порыв той же заботливой рукой ставится на дальнюю полку, чтобы изредка, порой случайно, с тоскливым придыханием вспомнить минутку былого веселья и радости. И теперь она, оказавшись на той, забытой всеми полке, стала замечать, какие горы пыли скопились вокруг. И столько здесь уныния и тоски, что из-под их нагромождений стали мерещиться всякие страхи и подозрения: а в самом-то деле был праздник, была ли та самая беспечная вспышка эмоций? Или это всего лишь случайное холодное марево вечной стужи?
И вот, кажется, сегодня, шальная искра проскочила, словно молния… Одна в просторном, уютном, собственном, но таком безбрежно одиноком доме… Да сколько же можно! Вечно Он где-то пропадает, постоянно у Него не хватает времени на нее! А эта Его фраза «Дорогая, пойми, я человек положения, мне необходимо быть вовремя там, где я нужен в данный момент»!.. К черту! А она? Когда же у Него найдется свободное время на нее? Ей уже стало казаться, что никогда… Все, все, все… довольно! Осталось дождаться Его, а там будь, что будет! Пусть только придет! Она ему все выскажет, вспомнит Ему все разлуки и призовет к ответу за каждую минуту, нет! секунду! каждую секундочку своего опостывшего одиночества. Конечно, справедливости ради, она любому признается, скучать ей особенно и не доводилось, особа она серьезная и занятая, но с другой стороны ее уже давно изводил один простой, но такой дотошный вопрос: есть ли в ее жизни, наконец, кто-нибудь или же это так, пустое и суетливое существо вместо близкого ей человека, ее единомышленника, ее спутника, ее половинки?! Да и, в конце-то концов! женщина она или кто?! Ей тоже, как воздух, внимание нужно, ее тоже любить должно!
Душа навзрыд просила скандала и бесчинства, любая мало-мальски здравая мысль исчезала под напором неукротимой горячности и возмущения. Ей вдруг захотелось при Нем что-нибудь разбить, разрушить, сокрушить, пусть бы поглядел, каков ее доподлинный внутренний мир и сколько в нем чувственной страсти, и во что Он его превратил своим безразличием. Она решительным шагом направилась в сторону кухни, в надежде подыскать хрупкий и беззащитный перед ее гневом предмет. Наспех оглядевшись, ей под руку наперво бросилась тяжелая, увесистая, не известно, с каких времен завалявшаяся тарелка из толстого стекла. Она чуть покачала ее в руке, представляя, на какое количество осколков могла бы разлететься эта безделушка. Но, нет, немного подумав, отложила – может подвести: вдруг не разобьется в нужный момент. И тут ее взгляд упал на тонкое, ручной росписи блюдце с широкими, уходящими в никуда, плоскими светло-небесными краями и крохотной цепочкой ясно-голубеньких фиалок на его просторных полях. В самый раз! Его любимое… Нет уж! вдребезги! в пыль… Его колючих осколков должно хватить, хоть один, пускай хотя бы самый малюсенький, да попадет прямиком в Его ватный, бездыханный комок и наискось резанет по нему отточенной гранью. Пусть тогда вспомнит о ней, пусть почувствует на себе, что такое боль и страдание…
Лицо отразилось хитрой, коварной улыбкой, на душе от нее посветлело и она, крепко зажав в руке спасительную вещицу, поторопилась назад в свою тесную, скучную комнатку. Быстрым, твердым шагом вошла и величественно присела в глубокое мягкое кресло, погрузившись в ожидание и надеясь на скорое разрешение утомленной судьбы. Время потянулось медленной полноводной рекой, прошла минутка, вторая, несчетная… от ее однообразных волн в душе возникло неловкое чувство… Кроме того, что-то постоянно и, точно измываясь и насмехаясь над ней из-за угла, все это время неумолимо давило на ноющее сердце. В его вечно летящем багряном мире эта таинственность стала принимать вид враждебной и морозной глыбы, от которой все вокруг покрывалось бледным остроконечным инеем, отчего навсегда погибало, едва успев соприкоснуться. И тут ее осенило: отовсюду, со всех щелей невыносимо сквозило застоявшимся одиночеством! Она резко поднялась и, спасаясь от его разрушительной силы, старательно обходя каждую комнату, принялась с упоением закрывать подвернувшиеся двери, запирая по ту сторону надоевшие страхи и недовольства. Вмиг облетев и отгородив от себя темный дом, она вернулась в свое единственно оставшееся живым и светлым гнездышко. Оказавшись в тихом полумраке, она подошла к каминной полке и взялась за маленький, продолговатый, украшенный двумя алыми сердечками небольшой ларчик. В нем издавна хранились две венчальные свечи. Из лилейного воска, с тонкой золоченой нитью, все такие же белоснежные, все еще такие мечтательные, беспечные, полные хрупких надежд и сокрытого, затаенного света, как и в свой первый день… Захватив коробок, она подошла к столу возле окна и, достав одну, поставила ее на стол. Немного помедлив, задумчиво, нехотя, будто прощаясь со своим прошлым, неторопливо зажгла крохотный фитилек. Маленький, теплый солнечный лучик бесстрашно отогнал от себя снующие по комнате косматые тени и слабо забился, пугаясь малейшего дуновения. Ему в такт за стеклом, лениво помахивая дрожащей мириадой огоньков, пылким октябрем горел старый клен. Где-то вдали, сквозь его трепещущий тенями силуэт, медленно падал изрезанный ветками багрово-алый шар, неистово расплескивая в лохматых облаках многоцветье солнечных причуд. Она приоткрыла окно и полной грудью вдохнула меркнущей осенней горячности, пресытив ею свою беспокойную душу. Прохладный живой ветерок, легким парусом вскружил тонкий занавес и окутал ее кротким ласково-ледяным объятием.
Вдохнув догорающей природной умиротворенности и усмирив ею безудержный стук грохочущего сердца, она успокоилась. Пламенеющий до сих пор гневом разум немного утих и теперь уже не так отчаянно требовал от нее расправы над померкшими в душе угольками ее чувств. Она выбралась из-под легкого ветреного укрытия и, забрав со стола блюдце, поспешила устроиться в мягком, теплом кресле. Сжавшись в комок и натянув на себя плотный, пушистый, пахнущий летом плед, ее истомленный взгляд зажегся живительной искрой и притягательно устремился на одинокий мерцающий огонек, казавшийся в полутьме ожившим сказочным видением и способным своей невидимой мощью разрушить любые душевные преграды и отогреть подступающую ледяную стихию. Она сидела в затишье и спокойным, безмятежным взглядом смотрела, как дерзкая лапа ветра, под легкое шуршание прозрачного полотна, пыталась выбраться из-за покорного ему кружева и тронуть сиротливую свечу. Шелковая ткань, страшась коснуться чужого прошлого, безумно боялась им обжечься, но в то же время летела на его свет, как заблудший ночной мотылек, вторя ветру своим откровенным желанием приобщиться к чему-то минувшему и безвозвратно утерянному. С дальнего угла комнатки в молчаливой отрешенности, с ярким отголоском сияния дрожащей свечи в глазах, она наблюдала игру света и ветра, который с каждой минутой становился все настырнее и смелее и каждый раз норовил затушить самое дорогое и близкое только ей.
Вскоре тьма за окном забрала себе огненно-алый шар и распустила повсюду длинные мохнатые сумерки, сбившиеся непроглядным ворохом черных теней по углам, и высвободила из дневного заточения грезы и вымыслы. Чей-то мужественный силуэт, мягко вышагивая по блистающим в воздухе солнечным вехам, приближался к ней, держа в твердой руке ярко-оранжевый мак свечи, казавшийся во мраке единственно верной путеводной звездой к ее надеждам и мечтаниям, неся сладкое упоение разворошенному костру ее чувств. Сквозь тускнеющее мерцание, не помня себя от подступившей и чуть окропившей ее брызгами речной волны забвения, она попыталась заговорить с таинственным гостем, но он, нисколько не желая выслушивать усталые речи, прикоснулся тяжелой рукой к ее голове, и словно окунул в прохладные зовущие волны реки, которая растеклась полноводной стремниной у их ног. «И ничего теперь не надо нам и никого теперь не жаль…» – послышался в отдалении тихий, напевный голос, шедший точно из глубин темных вод… Все тело вдруг по его наказу исполнилось столь желанным, искомым спокойствием и безмятежностью, обещая продлиться не секунду, не час и даже не вечность. В этот миг с нею было все сияние звезд, вся тишина синей бездны, она обрела и не было страха Его вновь потерять, напрасно схватив бездыханную пустоту. В ее душе неожиданно стихла зима, обильные вешние воды растопили метели и пролились на холод белой дымкой цветущего сада. Затем все, застыв в своем невинном наряде, померкло. Ничто не в силах потревожить ее сон и покой.
Осенний ветер, почувствовав беззащитность тонкой вуали окна, оставшуюся без всякого призора, безжалостно швырнул ее кружева в пламень горящего прошлого. Ткань, едва дотянувшись, безропотно вспыхнула ярким светом, с каждой секундой все больше опаляясь и, расплескивая огненные слезы подтаявшей свечи, норовила суматошным волнением предать огню настоящее и умертвить суетой еще неокрепшее дыханье грядущего. Пламя, вырвавшись на волю и обезумев от бескрайнего простора, принялось куражиться и обжигающими жаркими лапами марать настоящее, едва лишь коснувшись, обращая его в сизый пепел. Свеча первая сдалась под их безжалостным натиском и, быстро зачахнув, растеклась по столу прозрачным разгоряченным ручьем, ниспадая опечаленным жемчугом на пол. По-детски умиротворенное лицо, окунувшись в разноцвет фантазии сна, затерялось в его лабиринтах и лишь вспыхнуло легким румянцем, отразив на мягких бархатных щеках невозмутимую и безудержную лихость природы огня. Комната скоро оделась белыми клубами дыма, которые тут же, с присущей им беззастенчивостью немедля поспешили запрятать в широких полах как можно больше чужого добра, не глядя, хватая себе всякую мелочь и, наконец, спустя уже миг, осмелев, начали посягать на единственно ценное и дорогое сокровище, затаенное в глубине мирно спящего живого сердца, стараясь ухватить его цепкой хваткой и задушить в злонамеренных объятьях… Она осталась один на один с ослепленной стихией.
Где-то далеко, по ту сторону жизни, раздались учащенные, неистовые удары, и казалось, что дверь, припомнив Ему некогда причиненные ей обиды равнодушным хлопаньем, ни в какую не желала их прощать и бездумно противилась Его тщетным усилиям, уцепившись своим единственным когтем в полыхнувшую стену. Но другая, вдруг невесть откуда сошедшая и не менее ожесточенная стихия, разбила суровое, надменное полотно, освободив крохотный путь к спасению и вызволению заплутавшей души. Он бережно, стараясь не потревожить, на крепких и сильных руках понес ее безвольное и теперь уже бездыханное тело к выходу из обозленной кипящей бездны. Под лаской плюшевого пледа застывшей хваткой, прижав к груди, точно единственно дорогое в мире, она держала тонкое, расколотое на две половинки блюдце. На Его отрешенном и окаменелом лице проступили две неживые капли, отражая в своем хрустале багрово-огненный танец и застывший немой призыв, обращенный в непроглядные небеса:
– Зачем?… Зачем Я оставил ее?
Это сообщение отредактировал finestra - 18-01-2007 - 02:31
Это сообщение отредактировал Nika-hl - 29-06-2007 - 03:00